Оклеветанный молвой Джамбул

Сборник критических статей “Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране”, выпущенный в рамках “Научной библиотеки” московским издательством “Новое литературное обозрение” в 2013 году, является наглядным примером наукообразного подхода к литературоведческой проблематике. Коллектив авторов, которые в массе своей не владеют казахским языком, взял на себя смелость высказывать свои суждения о крупном деятеле казахской литературы на основе, как правило, русскоязычных источников и переводов. В этой статье будет дан анализ ряда поверхностных выводов, которые были сделаны этими исследователями.

Под сводами станции “Театральная” московского метрополитена размещена и фарфоровая статуэтка казахского барда. На этой фотографии, которую я сделал 15 декабря 2018 года, отчётливо видно, что у скульптурного образа степного Гомера сломали домбру. Кстати, остальные стилизованные изваяния, украшающие этот подземный дворец, хорошо сохранились. Вот и посмертная судьба великого акына Жамбыла Жабаева (1846-1945) напоминает мне это изуродованное вандалами произведение пластического искусства. Сорванные струны музыкального инструмента поэта-импровизатора — это своеобразный эквивалент отрубленным рукам божественно прекрасной Венеры Милосской. Но историко-художественный образ реального Джамбула был искажён не только распоясавшимися Зоилами. Хвалебное суесловие в адрес почтенного старца, которое нередко можно услышать на официальных мероприятиях, является постыдной попыткой прикрыть его существенные промахи и недостатки.

Итак, на странице 16 вышеупомянутого сборника российский фольклорист Евгений Костюхин в своёй статье “Джамбул и советская фольклористика” ошибочно упоминает “арау — песни-призывы, а также матау — песни-славословия“. Но в песенном творчестве казахского народа есть “арнау өлең” — песня-посвящение кому-либо и “мақтау өлең” — хвалебная песня в чьей-либо адрес. Он также высокомерно отзывается о казахском борце за свободу, высказав на странице 19 презрение “степному разбойнику Исатаю Тайманову“. Поверхностно знакомый с казахским языком и литературой Евгений Алексеевич не унимается. На странице 21 он высказывает недовольство русским переложением поэтической строки: “Запели у юрт черноглазые кыз“. Вот его суровый вердикт: “Переводчик, конечно, слукавил, не переведя на русский “кыз” (кстати, девушки — “кыздар“, а не “кыз“)”. Сразу видно, что Е. Костюхин не понимает специфику употребления существительного единственного числа в казахском языке. Впрочем, такие нюансы есть и в других языках. Вот что пишет по этому поводу известный российский советский иранист: “Как известно, имя существительное обладает способностью выступать в категориальном, родовом значении. Поэтому форма единственного числа часто заменяет форму множественного числа“(Юрий Рубинчик. Грамматика современного персидского литературного языка. — М.: Издательская фирма “Восточная литература” РАН, 2001, стр. 436). В качестве дополнительного примера можно привести трагичный рассказ великого казахского писателя Оралхана Бокея (1943-1993) “Қасқыр ұлыған түнде“, повествующей о девушке, которую загрызла зимней ночью стая волков. Формально в заголовок этого шедевра вынесен волк в единственном числе. Однако на самом деле речь идёт о смертоносной стае хищников. Также отметим, что китайское существительное единственного числа 舟船 zhōu-chuán (“корабль“, “лодка“) часто используется в смысле множественного числа водных транспортных средств.

А на странице 22 горе-фольклорист дал нелепую характеристику великому акыну, заявив, что “последний в истории Казахстана акын становится первым поэтом“. Хотя понятие “ақын” как поэт-импровизатор, исполнитель собственных стихотворений и песен шире понятия “поэта“, во многих случаях они являются синонимами. Например, иностранных поэтов — от Вергилия до Евгения Евтушенко — казахи тоже именуют акынами. Но даже в буквальном смысле этого термина Джамбул не являлся последним акыном Казахстана. Достаточно вспомнить такого видного поэта-импровизатора и ученика Д. Джабаева, как Кенен Азербаев (1884-1976).

А родившаяся в 1940 году казахская поэтесса русского происхождения Надежда Андреевна Лушникова, будучи землячкой великого акына, успела получить его благословение. Краевед восточно-туркестанского (синьцзянского) происхождения Исмаилжан Иминов в биографическом очерке “Я — дочь казахского народа…” красочно описывает это знаменательное событие: “Судьба подарила ей удивительную встречу с Жамбылом. Когда девочке было пять лет, она с матерью подруги побывала в гостях у акына, увидев синеглазую русскую девочку, он угостил её огромным апортом“. И маленькая Надя оправдала благое пожелание легендарного земляка, став впоследствии талантливым поэтом-импровизатором, успешно выступая на айтысах — музыкально-поэтических состязаниях акынов. Вот, к примеру, как воспевает она родной край в своём сборнике “Қазақтың бір қызымын”, 2007: “О, дала! Сүйем сенің пейіліңді, Қашанда елің — дархан, жерің — гүлді!” (мой примерный перевод: “О, степь, люблю тебя! Широк народ твой, сама же ты — в цветах!“).

А на странице 24 собрания критических статей культуролог-одессит Евгений Добренко, являющийся профессором Шеффилдского университета (Великобритания), в своём эссе “Джамбул. Идеологические арабески” безапелляционно заявляет: “Биографию поэта можно сфальсифицировать, а творчество идеологически переформатировать, но сама материя, продукция его неотменима, поскольку зафиксирована и (часто) опубликована. Иное дело акын — его биография и творчество могут быть придуманы от начала до конца. Что и было сделано с Джамбулом“. Прежде всего, следует заметить, что мистер Добренко, как и остальные авторы этого сборника, не владеет казахским языком. Следовательно, одессит не имеет достаточной компетенции для вынесения профессиональных суждений по истории казахской литературы. Далее, между письменными источниками и устным творчеством не существует принципиальной разницы в смысле подлинности или сфальсифицированности того или иного литературного произведения. Известно, что историографические сочинения британского политика Уинстона Черчилля и его американского коллеги Джона Кеннеди создавались, как правило, целой командой “литературных негров“. А стихи украинского советского поэта Степана Олейника в русском переводе москвича Валентина Корчагина зачастую превращались в самостоятельную поэтическую продукцию российского переводчика.

На той же странице профессор-одессит выдал ещё одну хохмочку, сказав, что “до 1936 года о Джамбуле никто не знал, его биография и творчество до революции записаны не были“. А ведь в 1913 году великий поэт-импровизатор был среди местных деятелей культуры, приглашённых колониальной администрацией на празднование 300-летия дома Романовых в городе Верном. Более того, на историческом снимке, сделанном, вероятно, прославленным верненским фотографом Павлом Абрамовичем Лейбиным, Джамбул Джабаев занимает почётное место в середине первого ряда. Праздничное мероприятие проходило на территории нынешнего парка 28 героев-панфиловцев в Алматы. Акын создал по этому поводу стихотворение “Өстепкеде” (“На выставке“), где осудил соплеменников, прислуживающих колониальной администрации. Гневно звучат следующие строки поэта: “Келтірдіңдер намысты, Бек қорланып күйіндім. Бүйтіп қызық көргенше, Өзі жақсы үйімнің. Шұлғымаймын сендерше, Керегі жоқ сыйыңның” (мой примерный перевод: “Задели вы мою честь, Огорчён я донельзя. Лучше дома осесть, Чем развлекаться почём зря. Мне претит ваша лесть На службе белого царя“). Таким образом, ещё до революции он был известен как даровитый акын.

А 10-14 октября 1912 года состоялись грандиозные поминки по крупному кыргызскому феодалу Шабдану Джантаеву (1839-1912) — другу Джамбула Джабаева. Около 40 000 человек съехалось почтить память местного вождя. Более 2 000 юрт, размещённых на территории около 30 квадратных километров равнины Малого Кебина, приняли гостей из Пишпекского и Пржевальского уездов, Семиреченской области, Аулиеатинского уезда Сыр-Дарьинской области, Ферганы и так далее. Это было небывалое празднество, объединившее широкие слои населения! Ярмарка, пиршество, конно-спортивные состязания, песни… Для сравнения, на состоявшейся 12-14 июля 2024 года в Бомбее свадьбе индийского миллиардера Ананта Амбани и наследницы фармацевтического олигарха Радики Мерчант присутствовало примерно 2 000 гостей, около 100 000 цветов украсили эти торжества, обошедшиеся якобы в 600 миллионов долларов. Но это было закрытое мероприятие с участием звёзд Голливуда, крупных политиков и предпринимателей. Да и астрономическая сумма затрат явно завышена, чтобы пустить пыль в глаза глобальному мещанству.

Русский гляциолог, этнограф Сергей Евгеньевич Дмитриев (1861-1931) написал прекрасный очерк о празднике со слезами на глазах (Дмитриев, Сергей Евгеньевич. Байга у каракиргизов по случаю смерти манапа Шабдана Джантаева в Пишпекском уезде : [Читано в заседании Отделения этнографии Императорского Русского Географического Общества 18 января 1913 года] / С.Е. Дмитриев. — Петроград : типография Михаила Матвеевича Стасюлевича, 1914 год — 16 страниц, 2 листа иллюстраций), на странице 6 которого говорится: “Акынов было несколько человек из каракиргизов и из киргиз-казаков, но и последние пели не по-казацки, а также по-каракиргизски, наречие которых отличается от казацкаго“. Там же на странице 7 упоминается ученик Джамбула: “С аккомпаниментом сырная здесь пел знаменитый Амурзак (Каргыбаев) — киргиз-казак Узун-Агачской волости Верненскаго уезда“. Почему великий акын не выступил на поминках, а уступил это право своему питомцу Омирзаку Каргабаеву (1866-1951)? Согласно этой публикации, Джамбул сказал своему ученику и земляку: “В твоих жилах течёт и кыргызская кровь. Спой ты“.

Знакомство же казахского акына и кыргызского феодала восходит к драматическим событиям последней четверти ХІХ века. Весной 1879 года аул Джамбула оказался на грани голодной смерти из-за бескормицы, недорода. Поэт-импровизатор направляется за помощью к влиятельным людям соседнего Кыргызстана. В своём стихотворении “Шәбденге” (“Шабдану“) он обращается к Шабдану Джантаеву за содействием: “Басы биік Алатау Жер өмірден көрінер, Арнап келдім, батыр-ау, Амандасып, қолың бер! Ауыл алыс болса да, Атағыңды көрдім бел. Атым арық, тон тозық, Қысып келді аштық, шөл. Жерімізде жұт болып, Өспей қалды биыл төл” (мой примерный перевод: “Горы Алатау издали видны, К тебе, герой, пришёл домой, Поздороваемся же мы! Хоть и далёк аул твой, Но подвиги твои и мне видны. Исхудал конь, изношен кафтан мой, Голод и жажда теперь мне даны. Бедствие нагрянуло к нам домой, Приплодом скотины обделены“). Восхищённый поэтическим даром акына, кыргызский манап распорядился выделить ему 18 лошадей.

И в первые годы советской власти Джамбул принимает участие в общественно-политической жизни родного края. Например, его приглашают на Первый слёт акынов Семиречья, состоявшийся в городе Верном в мае 1919 года. Более того, существует версия о его встрече с легендарным революционером, писателем Дмитрием Андреевичем Фурмановым (1891-1926) в 1920 году, о чём поведал сам поэт в стихотворении “Большевиктік шындық туралы” (“О большевистской правде“). В частности, там есть такие строки: “Фурмановты бұрында Естіген кәрі құлағым. Алматы деп естігем Оның мекен тұрағын” (мой примерный перевод: “О Фурманове и раньше я слыхал. Вроде в Алматы он обитал“). Неудивительно, что и в литературном сценарии биографического кинофильма Ефима Дзигана “Джамбул“, 1952, одним из центральных персонажей был Д.А. Фурманов — подлинный герой Казахстана, разгромивший белоказачество на западе и юге республики. Однако в самой кинокартине он отсутствует. Любопытное свидетельство о контактах с большевиками-ленинцами содержится и в воспоминаниях незабвенной учительницы, переводчицы татарского происхождения Фатимы Зайнулловны Габитовой (1903-1968).

23 февраля 1923 года в семье видного деятеля народного образования Казахстана и Каркалпакстана, журналиста Биляла Сулеевича Сулеева (1893-1937) и Ф.З. Габитовой родился сын Жанибек, впоследствии погибший на войне в 1943 году. В конце февраля 1923 года к ним наведался в гости Джамбул, хорошо усвоивший, что на семейных торжествах алматинских начальников можно недурно подзаработать. Поблизости же располагались учительская библиотека имени Пушкина и студенческое общежитие. Поэтому встреча с великим акыном превратилось в своеобразное культурно-массовое мероприятие с участием педагогов и их питомцев.

В актовом зале был разостлан ковёр, выставлено угощение. Там присутствовал и великий казахский поэт Ильяс Бексугирович Джансугуров (1894-1938), создавший грандиозную поэму “Құлагер” — поэтический памятник кочевой цивилизации. Его запись импровизированных песнопений Джамбула, исполненных в тот вечер, цитирует Ф.З. Габитова (кстати, именно Буревестник Революции — Алексей Максимович Горький — посоветовал И.Б. Джансугурову написать масштабное произведение по казахской тематике). Неутомимый поэт-импровизатор хрипловатым голосом спел оду “Кеңес өкіметі туралы” (“О советской власти“), где, в частности, есть такие характерные строки: “Өкімет жаңа орнықты өрлеп келіп, Халықтың бас-аяғын жөндеп келіп. Ілгері бұрылмаған жуан мойын, Мұны да жуасытты емдеп беріп” (мой примерный перевод: “Новая власть пришла торжествуя, Народа жизнь наладилась сейчас. И ретрограда — толстокожего буржуя — Пробил ныне последний час“).

На следующий день в пятницу, которая тогда была выходным днём в Казахстане, радушные хозяева вручили Джамбулу отрез китайской ткани на домотканый кафтан, а его спутнику — отрез ткани на рубашку. Кстати, неплохой заработок по тем временам. Например, в 1921 году выдающийся русский художник Борис Михайлович Кустодиев (1878-1927) получил два пуда муки и петуха в качестве гонорара за изумительный портрет будущих нобелевских лауреатов — физика Петра Капицы и химика Николая Семёнова. А более подробно об этом музыкально-поэтическом вечере с участием Джамбула можно прочитать на страницах 132-134 сборника воспоминаний, писем и стихотворений Ф.З. Габитовой (Фатима Ғабитова. Өртеңде өнген гүл. Өлеңдер, проза, естеліктер, күнделіктер, хаттар, пікірлер, ойлар… Алматы: Атамұра, 1998). Далее, на странице 135 этого сборника, она упоминает хитроумного татарского учителя Сабыржана Шакиржанова, который в начале 1930-х годов обманул простодушного акына, упросив того выступать во многих домах, записывая его песни, но в итоге ничего не заплатив взамен.

На странице же 136 книги Фатимы Габитовой содержится жуткая заметка “Трагедия Джамбула“, где высказывается версия о причастности акына к аресту и последующей казни его земляка и соплеменника (они оба принадлежат к казахскому племени шапрашты), государственного деятеля Ураза Кикимовича Джандосова (1899-1938). Кстати, У.К. Джандосов был сподвижником Д.А. Фурманова во время подавления верненского белоказачьего мятежа в 1920 году. Итак, его младший брат Уразтай Джандосов поведал татарской учительнице нижеследующую историю.

Прослышав о том, что Джамбул дал свидетельские показания против У.К. Джандосова и его младшего брата Уразали (1904-1938), их мама направилась к поэту-импровизатору, прихватив с собой 10-летнего Манаса — сына Уразтая. По свидетельству личного секретаря акына, Джамбул растерялся при виде этой женщины. Он велел заколоть яловую овцу в честь нежданной гостьи. А наутро поэт-импровизатор протянул 300 рублей (по ценам того времени на эту сумму можно было снять комнату в городе сроком на 10 месяцев — Д.Н.) маме арестантов. Она отказалась от предложенных денег, сказав: “Я пришла сюда не за подачкой. Я лишь хочу посмотреть тебе в глаза“. Накануне же ночью мама двух арестантов, дождавшись, когда дом отошёл ко сну, скрутила одно ухо Джамбулу и гневно спросила: “Отвечай: где мои сыновья?!” Прославленный бард запричитал: “Я — грешник, безбожник!” Но убитая горем женщина не унималась. Ещё сильнее скрутив ухо акыну, она властно требовала: “Выкладывай всё, что знаешь!“

Джамбул Джабаев, не выдержав такого натиска, рассказал начистоту: “Я не видел Уразали, меня привели к Уразу. Увидев его, я растерялся и не смог отвечать на вопросы следователя. Тогда сам Ураз обратился ко мне: “Что ж вы не произносите заученные ответы? В протоколе допроса содержатся страшные показания, под которыми вы поставили свой отпечаток пальца“. Я же, безбожник, ответил ему: “Несколько дней меня учили, что говорить” и пошёл прочь“. Затем Джамбул покаянно воскликнул: “Я — вероотступник, неверный!” Рассерженная же мама арестантов ещё несколько раз ткнула его. Но справедливости ради следует заметить, что братья Джандосовы занимали руководящие должности во время правления людоеда Шаи Ицковича Голощёкина. А сама Ф.З. Габитова при живом первом муже Б.С. Сулееве вышла замуж за И.Б. Джансугурова, когда Билял Сулеевич угодил за решётку. А после того, как был расстрелян Ильяс Бексугирович, она вступила в гражданский брак с писателем Мухтаром Омархановичем Ауэзовым (1897-1961), который тоже подвергался гонениям. Удивительно, что сама Фатима Зайнулловна не была репрессирована, хотя в то суровое время жёны и дети врагов народа зачастую подвергались уголовному наказанию. Здесь же два первых её мужа были расстреляны, а третий гражданский супруг едва избежал такой же участи. Но сама Ф.З. Габитова отделалась лишь выселением из столичной Алма-Аты в сельскую местность. Ответ на эту загадку хранится в закрытых для общества архивах фсб рф и кнб рк, которые и по прошествии ста лет зорко оберегают постыдные тайны своих штатных и внештатных сотрудников, палачей и осведомителей.

В свою очередь, изданный в 1925 году в Ташкенте под редакцией будущего народного комиссара народного просвещения Узбекской ССР, а затем и наркома народного просвещения Казахской АССР Темирбека Караевича Жургенова (1898-1938) сборник “Терме” — жанр речитатива в казахской музыке — содержит статью литературоведа Шамгали Сарыбаева “Халық әдебиеті, оны жинау жолдары” (“Народная литература и пути её исследования“), где рассказывается об айтысе, организованном комитетом бедноты в Узунагаче близ Алматы 9 июня 1922 года.

По словам казахского литературоведа, запечатлённого вместе с великим бардом на данном снимке 1920-х годов, в этом музыкально-поэтическом состязании приняли участие такие прославленные акыны, как Джамбул Джабаев, Кенен Азербаев и Умбетали Карибаев. То есть, герой нашего очерка ещё в 1920-х годах был на хорошем счету у местных большевиков, о чём свидетельствуют разные источники.

28 июня 2007 года сотрудницы КазГУ — фольклористы Ардак Какимова и Асель Козытаева опубликовали в газете “Әдебиет айдыны” статью “Первые сведения о Джамбуле“, которая является частичной транслитерацией на кириллицу вышеупомянутой публикации Шамгали Сарыбаева. Любопытно отметить, что возраст великого акына здесь уменьшен на 9 лет. Утверждается, что он родился в год Кролика, то есть в 1855 году. Также говорится, что он малограмотный. В то время как обычно считается, что поэт-импровизатор был неграмотным. 

Далее, проФФесор Е. Добренко на странице 33 критического сборника подвергает сомнению не только аутентичность творчества поэта-импровизатора, но и его конно-спортивные навыки, утверждая, что “повествование о том, что думал акын, звучит не более убедительно, чем рассказ о том, как 95-летний старец ездит по горам на коне“. А ведь седовласый старец Джамбул Джабаев умудрился сыграть эпизодическую роль в первом казахском художественном фильме “Амангельды”, снятом в 1938 году режиссёром Моисеем Зеликовичем Левиным (1895-1946)! По свидетельству народного артиста Казахстана Елюбая Умурзакова (1899-1975), акын верхом на тёмно-гнедом иноходце со звёздочкой на лбу прибыл на съёмочную площадку, расположенную недалеко от его аула. Оказывается, он хотел участвовать в козлодрании (национальная конно-спортивная игра), но этот эпизод уже был отснят. М.З. Левин попросил Джамбула принять участие в другом эпизоде, и почтенный старец ответил согласием.

Таким образом, непревзойдённый мастер поэтической импровизации экспромтом исполнил и крохотную роль в историческом кинополотне. Величественная сцена, где перед своими воинами произносит пламенную речь предводитель казахского народно-освободительного восстания Амангельды Иманов (1873-1919), роль которого с блеском сыграл Е. Умурзаков, была облагорожена присутствием в кадре самого Джамбула, степенно восседающего на родной земле. Более того, специально для этой кинокартины акын сочинил стихотворение, посвящённое Амангельды, которое цитируется в самом начале фильма. Вот так поэт-импровизатор стал соавтором культового кино, достойно перенявшего эстафету военно-патриотического воспитания у легендарного “Чапаева“, в создании которого принимали участие такие видные деятели советского искусства, как сценаристы Всеволод Иванов, Беимбет Майлин и Габит Мусрепов, композиторы Михаил Гнесин и Ахмет Жубанов. По окончании же съёмок, как вспоминает Е. Умурзаков, великий акын сам вскочил в седло, сказав, что ему к вечеру надо быть в Алматы. Присутствующие выразили сомнение в том, что он успеет это сделать. На что Джамбул оптимистично возразил: “Родные мои! Это — максимум 70-80 километров. С моим иноходцем я преодолею этот путь за три часа“.

О творческом долголетии Гомера ХХ столетия наглядно свидетельствует видеозапись его выступления в 1937 году на юбилейных торжествах в Тбилиси, посвящённых великому грузинскому поэту Шота Руставели. 91-летний Джамбул с вдохновением исполнил свою песню, аккомпанируя себе на домбре. Жаль, что плохое качество звуковой дорожки кинохроники из фондов Центрального государственного Архива кинофотодокументов и звукозаписей Республики Казахстан не позволяет нам понять о чём именно пел акын. А на странице 39 критического сборника пан Добренко упоминает литературоведа Александра Жовтиса, который в своей книге “Непридуманные анекдоты: Из советского прошлого“, выпущенной в Москве в 1995 году, якобы разоблачает мифического Джамбула.

5 октября 2002 года в казахстанской газете “Экспресс К” вышло интервью замечательного музыковеда, знатока творчества Исаака Дунаевского и крупного коллекционера грампластинок Нахмана Гершевича Шафера (1931-2022), подготовленное Светланой Британовой. Уроженец Молдовы Наум Григорьевич, ставший впоследствии видным деятелем казахской культуры, в частности с горечью вспоминает, как стал жертвой предательства со стороны талантливого филолога Александра Лазаревича Жовтиса (1923-1999). Дело в том, что А.Л. Жовтис снабжал Н.Г. Шафера крамольной литературой вроде романа “Доктор Живаго” Бориса Пастернака, сочинений Солженицына и стенограммы судебного процесса над поэтом Иосифом Бродским, за что музыковеду пришлось отсидеть в тюрьме. Но он не выдал своего учителя! Однако надменный уроженец Украины пан Жовтис не мог простить своему бывшему другу того, что его дом подвергся обыску. Но ведь такое следственное действие, причинившее временные неудобства рафинированному Александру Лазаревичу, — это пустяк по сравнению с героическим поступком маэстро Шафера, взявшим вину на себя и спасшим от тюрьмы 30 человек, проходивших по этому делу!

Кстати, предприимчивый пан Жовтис неплохо подзаработал на переводах поэзии великого акына на русский язык, хотя сам украинскоподданный и не владел в должной мере казахским языком. Например, в “Избранных произведениях” Джамбула Джабаева, опубликованных в 1981 году казахстанским издательством “Жазушы” (“Писатель“) и являющихся перепечаткой сборника 1958 года того же издательства, обидчивый филолог значится как переводчик пяти стихотворений “мифического” поэта-импровизатора. Пикантность ситуации заключается в том, что три из этих произведений — “Чёрный указ“, “Песня гневного сердца” и “Из Айтыса с акыном Сары” — относятся к дореволюционному периоду творчества акына (1859-1917). Как говорится, ни дня без приказа! Была щедрая поддержка пропаганды творчества Джамбула Джабаева, и Александр Лазаревич исправно восхвалял степного Гомера. Настали иные времена. Стало модным развенчивать былых кумиров. Убелённый сединами филолог и здесь не растерялся, тиражируя хазарские хохмочки про казахского корифея.

Впрочем, и одесситу Добренко не дают покоя лавры музыкального критика. На странице 49 критического сборника он изрекает сентенцию об “унылом звуке двуструнной домбры“. Подобный поверхностный взгляд свойственен для дилетантов. А вот крупный молдавский композитор, народный артист СССР Евгений Дмитрий Дога в беседе со мной, состоявшейся 12 августа 2019 года, проникновенно рассуждал о том, что “восточные люди всегда для нас какое-то таинство, мало что знаем. И очень жалко! А они достойны, чтобы о них знали и об этих исполнителях. Эти инструменты, которые, кстати, очень иронизируют: “Одна палка — две струны“. На самом деле, можно и на одной струне. Паганини на одной струне покорял мир“.

На той же странице проФФесор-полузнайка безапелляционно заявляет, что “первые казахские письменные произведения Алтынсарина и Абая появились только во второй половине XIX века“. Впрочем, факты свидетельствуют об обратном: “Первая книга на казахском языке, изданная печатным способом — “Сейфуль-Малик“, была выпущена в Казани в 1807 году“. Таким образом, в данном случае явственно проступает тенденциозная, антинаучная направленность деятельности этого критика. Более того, на странице 64 эмигрант-одессит пытается обыграть и пикантную тему однополой любви: “Эти явления “родного” Ежова (который, как известно, не чуждался однополых связей) во сне — то “со светлою улыбкой“, а то и вовсе обнаженным — воспринимаются не только как сублимация насилия, но и как эротизация его, выдавая присущую ему латентную гомосексуальность“. Но его попытка очернить настоящего мужика и ловеласа Джамбула тоже потерпела крах. Заморскому критику следовало бы упомянуть любовника наркома Ежова — застрельщика казахского Голодомора Шаю Ицковича Голощёкина.

Благо, что подробная информация по этой тематике наличествует. Например, 17 июля 2004 года газета “Челябинский рабочий” поместила первую часть публикации историка Игоря Георгиевича Непеина (1943-2008) “Цареубийца в руках НКВД”. Помимо прочего, там приводится заявление бывшего наркома Ежова от 23 апреля 1939 года, где он признаётся в интимных отношениях с партократом хазарского происхождения Филиппом Исаевичем Голощёкиным: “С ним у меня также вскоре установилась педерастическая связь“. Согласитесь, что документально зафиксированный факт нетрадиционной ориентации двух высокопоставленных большевиков звучит гораздо более убедительно, чем предположения и намёки литературоведа-одессита.

21 июля 2004 года вышла вторая часть публикации челябинского историка, которая является одним из немногих признаний факта казахского Голодомора в российских СМИ. Игорь Георгиевич даёт жутко-красноречивую характеристику деятельности Голощёкина в Казахстане: “Он завалил республику не скотом, не зерном, а горами трупов“. Но ведь годы правления хазарского партократа страшны и тем, что культурная жизнь республики пребывала в состоянии застоя. Смолкла домбра Джамбула, который, спасаясь от голодной смерти, откочевал со своими родичами в Кыргызстан. Казахи должны быть благодарны “большому мегрелу” Лаврентию Павловичу Берия, в бытность которого наркомом внутренних дел СССР был расстрелян Голощёкин и прекратились массовые репрессии в Казахстане, начатые Генрихом Ягодой (Енох Иегуда) и продолженные Николаем Ежовым.

А землячка и соплеменница Е. Добренко — киновед Оксана Булгакова — выступила здесь со своей статьёй “Песни без слов, или Фильм между устностью и письменностью“. На странице 202 критического сборника она высказала мнение о музыкальном аспекте образа Джамбула в одноимённом художественном фильме Ефима Дзигана: “Джамбул поёт высоким голосом ориентального певца, но на русском языке, и в его музыке почти исчезает пентатоника“. Данное мнение вводит непосвящённого читателя в заблуждение, ибо пентатоника является чуждым элементом для казахской народной музыки. Эта звуковысотная система с пятью ступенями типична для вьетнамской, китайской или татарской народной музыки.

Напоследок хочу заметить, что практически нет фотографий или видеозаписей, где акын был бы запечатлён вместе с вождём Иосифом Сталиным и/ или партократом Левоном Мирзояном. Ведь именно эти политики внесли большой вклад в превращение Джамбула Джабаева в деятеля культуры международного масштаба. Я не только не обнаружил искомые визуальные материалы, но даже не смог установить автора и время создания любительского портрета диктатора и поэта-импровизатора. Кстати, герой этого очерка, несмотря на свою удалённость от мира большой политики, иногда был своеобразным индикатором борьбы за власть в СССР. Судите сами. Согласно сообщению ТАСС “Встреча казахских артистов с московскими работниками искусств“, это знаменательное мероприятие с участием Жамбыла Жабаева состоялось 25 мая 1936 года в Георгиевском зале Большого Кремлёв­ского дворца. В частности, телеграфное агентство сообщает: “Появление в зале товарищей Сталина, Молотова, Ворошилова, Калинина, Кагано­вича, Орджоникидзе, Андреева, Микояна, Чубаря, Хрущёва, Димитрова присутствую­щие встречают восторженными овациями, по рядам долго прокатывается волна приветствий и возгласов “ура“. Но перечень советских руководителей, присутствовавших на этой встрече, значительно поменялся в трактовке литературного сценария кинофильма “Джамбул” Николая Погодина и Абдильды Тажибаева (при участии Ефима Дзигана), опубликованного московским “Госкиноиздатом” в 1952 году: “За большим столом члены Полит­бюро и правительства товарищи Сталин, Молотов, Ворошилов, Калинин, Берия, Маленков, Жданов, Микоян, Орджоникидзе” (страницы 74-75). В итоге, сцена кремлёвского мероприятия и вовсе была вырезана из кинокартины, вышедшей на экраны вскоре после смерти Иосифа Виссарионовича. Так троцкист Хрущёв отомстил и вождю народов, и маршалу госбезопасности Лаврентию Павловичу за своё отсутствие среди персонажей этого художественного фильма.

Причудливо тасуется колода посмертной судьбы казахского барда. Замечательный композитор народный артист СССР Нургиса Атабаевич Тлендиев (1925-1998) завещал похоронить себя рядом с мавзолеем Джамбула. Естественно, что пожелание именитого земляка и родственника великого акына было исполнено. Однако существует версия и о том, что прославленный музыкант был на самом деле сыном поэта-импровизатора. Издатель и общественный деятель Аширбек Копишев поведал мне об этой гипотезе в 2024 году: “Я сам был свидетелем, как Нургиса сказал, что его отец — Джамбул. Да и свои характерные растопыренные уши маэстро, наверняка, унаследовал от акына“. Поначалу я усомнился в достоверности этой информации. Но юрист Толкынай Макашева вполне допускает возможность такой ситуации. Она заявила мне, что сто лет назад экология в Казахстане была в отличном состоянии. Люди зачастую проводили время в седле, на свежем воздухе. Поэтому порой и 70-80-летние старцы вновь познавали радость отцовства.

Всё познаётся в сравнении. Культуролог и дипломат Мурат Ауэзов (1943-2024) был похоронен рядом с могилой своего отца — известного казахского писателя Мухтара Ауэзова. Однако поначалу он не был официально зарегистрированным сыном маститого литератора. Покойный культуролог косвенно признаёт этот факт в своей дневниковой записи от 21 декабря 1978 года: “Впервые я увидел отца в 3-летнем возрасте” (Мурат Ауэзов. Времён связующая нить. — Алматы: ИД «Жибек жолы», 2017, стр. 359). Видимо, даже запоздавшая отцовская любовь со стороны Мухтара Омархановича не сгладила душевной травмы будущего посла Республики Казахстан в Китайской Народной Республике и сподвижника хазарского миллиардера Джорджа Сороса. В 2021 году я, отдавая дань уважения его замечательной маме Ф.З. Габитовой, о которой мы говорили выше, воскликнул: “Благословенное чрево вашей матушки!” М.М. Ауэзов лишь невесело усмехнулся в ответ: “Да уж, благословенное чрево…”